— Мать, король послал и за мной тоже. Можно, я пойду с вами вместе?

Оказывается, и он способен признаться в собственной уязвимости. Что ж, такой Гвидион нравился ей чуть больше.

— Артур не желает тебе вреда, сын мой. Если ты явишься к нему вместе с нами, худшее, что он может сделать, — это отослать тебя и сказать, что поговорит с тобой отдельно.

— Ну что ж, тогда идем, сводный брат, — сказал Акколон, протягивая Гвидиону руку — так, чтоб тот мог увидеть вытатуированных змей у него на запястьях. — Первыми подобает идти королю и его госпоже, а мы с тобой пойдем следом…

Моргейна встала рядом с Уриенсом. Ее порадовало, что Акколон признал ее сына братом и старается с ним подружиться. И все же ее отчего-то пробрала дрожь. Уриенс коснулся руки жены.

— Моргейна, тебе холодно? Возьми плащ…

В королевских покоях горел огонь в камине, и слышались звуки арфы. Артур сидел в деревянном кресле, поверх груды подушек. Гвенвифар вышивала какую-то узкую ленту, поблескивающую позолоченными нитями. Слуга церемонно объявил:

— Король и королева Северного Уэльса, их сын Акколон и сэр Ланселет!

Заслышав имя Ланселета, Гвенвифар оторвалась от вышивки, подняла голову — и рассмеялась.

— Нет — хоть они и очень похожи. Это сэр Мордред, которого сегодня посвятили в рыцари — ведь верно?

Гвидион поклонился королеве, но не произнес ни слова. Впрочем, Артур был не такой человек, чтоб в родственном кругу цепляться за всякие церемонии.

— Присаживайтесь! Хотите вина?

— Артур, я сегодня выпил столько вина, что по нему можно было бы пустить плавать целый корабль! — отозвался Уриенс. — Может, у молодых голова покрепче, а с меня хватит.

Гвенвифар направилась к Моргейне, и Моргейна поняла, что, если она не заговорит прямо сию секунду, Артур начнет говорить о делах с мужчинами, а от нее будут ждать, что она усядется вместе с королевой где-нибудь в уголке и станет помалкивать или шепотом беседовать о всякой женской чепухе — вышивках, помолвках, домашнем хозяйстве…

Она взмахом руки подозвала слугу, державшего кубок.

— Я, пожалуй, выпью, — сказала Моргейна и с болью припомнила, как в бытность свою жрицей на Авалоне гордилась тем, что пьет лишь воду из Священного источника. Сделав глоток, она заговорила:

— Я глубоко уязвлена тем приемом, который ты оказал представителям саксов. Нет, Артур, — она заметила, что король намерен перебить ее, и вскинула руку, призывая его к молчанию. — Я говорю не как женщина, вмешивающаяся в государственные дела. Я — королева Северного Уэльса и герцогиня Корнуолла, и все, что касается этой земли, касается и меня.

— Тогда ты должна радоваться миру, — сказал Артур. — Всю свою жизнь, с того самого момента, как я впервые взял в руки меч, я делал все, что мог, чтоб положить конец войнам с саксами. Сперва я считал, что этого можно добиться лишь одним-единственным способом — сбросить саксов обратно в море, откуда они явились. Но мир есть мир, и если он установился благодаря договору с саксами — что ж, значит, так тому и быть. Не обязательно зажаривать быка к пиру. Можно охолостить его и заставить тянуть плуг, и это ничуть не менее полезно.

— Или, может, сохранить его в качестве племенного для своих коров? Артур, станешь ли ты просить подвластных тебе королей, чтобы они отдавали своих дочерей за саксов?

— И такое возможно, — отозвался Артур. — Саксы тоже люди. Разве ты не слышала той песни, что пел Ланселет? Они не меньше нас желают мира. Слишком долго их земли опустошались огнем и мечом. Неужто ты хочешь, чтоб я сражался с ними до тех пор, пока последний сакс не умрет или не будет изгнан отсюда? А я-то думал, что женщины стремятся к миру.

— Да, я стремлюсь к миру и приветствую его — даже мир с саксами, — сказала Моргейна. — Но неужто ты потребуешь от них отказаться от своих богов и принять твоего, что ты заставил их клясться на кресте?

Тут вмешалась Гвенвифар, внимательно прислушивавшаяся к их беседе.

— Но ведь никаких других богов не существует, Моргейна. Саксы согласились отвергнуть демонов, которым раньше поклонялись и которых звали богами, только и всего. Теперь они почитают единственного истинного Бога и Иисуса Христа, посланного им на землю ради спасения рода человеческого.

— Если ты и вправду веришь в это, моя госпожа и королева, — сказал Гвидион, — то для тебя это истинно: все боги суть единый Бог, и все богини суть одна Богиня. Но неужто ты действительно предполагаешь, что для всех людей существует лишь одна истина?

— Предполагаю? Но это и есть истина, — возразила Гвенвифар, — и неизбежно настанет день, когда все люди во всем мире должны будут принять ее.

— Когда ты так говоришь, я начинаю бояться за свой народ, — сказал король Уриенс. — Я дал клятву, что буду оберегать священные рощи, а когда я уйду, это будет делать мой сын.

— Но как же так? Я думала, что ты — христианин…

— Так оно и есть, — согласился Уриенс. — Но я не стану говорить дурно о других богах.

— Но никаких других богов нет… — начала Гвенвифар. Моргейна открыла было рот, но тут вмешался Артур.

— Довольно! Я позвал вас сюда не для того, чтоб спорить о теологии! Если вам так уж нравится это занятие, при дворе имеется предостаточно священников, которые и выслушают вас, и поспорят с вами. Идите и переубеждайте их, коли вам не терпится! Зачем ты пришла ко мне, Моргейна? Лишь ради того, чтоб сказать, что не доверяешь саксам, чем бы они ни клялись — хоть крестом, хоть чем иным?

— Нет, — отозвалась Моргейна. Лишь теперь она заметила, что в покоях присутствует Кевин; он устроился в тени вместе со своей арфой. Прекрасно! Значит, мерлин Британии сможет засвидетельствовать ее протест в защиту Авалона! — Я призываю в свидетели мерлина: ты заставил саксов поклясться на кресте — и ради этого преобразил священный меч Авалона, Эскалибур, в крест! Лорд мерлин, разве это не святотатство?

— Это был всего жест, — быстро произнес Артур, — и я его сделал, чтоб подействовать на воображение собравшихся, Моргейна. И точно такой же жест сделала Вивиана, когда велела мне во имя Авалона сражаться за мир — вот этим самым мечом.

Тут послышался низкий, звучный голос мерлина.

— Моргейна, милая, символ креста куда древнее Христа, и люди почитали его задолго до того, как у Назареянина появились последователи. И на Авалоне были священники, явившиеся туда с мудрым старцем Иосифом Аримафейским, — и друиды глубоко уважали его…

— Но эти священники не пытались утверждать, что их бог — единственный! — гневно парировала Моргейна. — И я совершенно уверена, что, если бы епископ Патриций мог, он заставил бы их замолчать или проповедовать лишь его фанатичную веру!

— Моргейна, мы сейчас говорим не о епископе Патриции и его фанатизме, — сказал Кевин. — Пускай непосвященные считают себе, что крест, на котором поклялись саксы, — это исключительно символ самопожертвования и смерти Христа. У нас тоже есть бог, принесший себя в жертву, и какая разница, что служит его символом: крест или ячменный сноп, что должен умереть в земле и вновь воскреснуть из мертвых?

— Эти ваши боги, принесшие себя в жертву, лорд мерлин, были посланы лишь для того, чтобы приготовить человечество к приходу Христа… — сказала Гвенвифар.

Артур нетерпеливо взмахнул рукой:

— Вы все — умолкните! Саксы поклялись заключить мир, и поклялись тем символом, который был для них важен…

Но Моргейна перебила его:

— Ты получил этот священный меч на Авалоне и поклялся Авалону хранить и оберегать священные таинства! А теперь ты делаешь из меча таинств крест смерти, орудие казни! Когда Вивиана явилась к твоему двору, она явилась потребовать от тебя исполнения клятвы. Но ее убили! И вот теперь я пришла завершить ее труд и потребовать обратно священный меч Эскалибур, который ты осмелился извратить ради службы своему Христу!

— Придет день, — сказала Гвенвифар, — когда все ложные боги исчезнут, и все их символы будут служить единственному истинному Богу и его сыну, Иисусу Христу.